Неточные совпадения
От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства. Он смотрел на нее с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных
страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего — ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи, — она вбежала по пояс в теплое колыхание
волн, крича...
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и
страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной
волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде,
страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно
волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит, как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез
волны страшные везет.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее
волной чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от
страха: сделаю, что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого, что в глазах Шульговича попеременно отразились удивление,
страх, тревога, жалость… Безумная, неизбежная
волна, захватившая так грозно и так стихийно душу Ромашова, вдруг упала, растаяла, отхлынула далеко. Ромашов, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул. Все стало сразу простым и обыденным в его глазах. Шульгович суетливо показывал ему на стул и говорил с неожиданной грубоватой лаской...
Меж тем, Наиной осененный,
С Людмилой, тихо усыпленной,
Стремится к Киеву Фарлаф:
Летит, надежды,
страха полный;
Пред ним уже днепровски
волныВ знакомых пажитях шумят;
Уж видит златоверхий град;
Уже Фарлаф по граду мчится,
И шум на стогнах восстает;
В волненье радостном народ
Валит за всадником, теснится;
Бегут обрадовать отца:
И вот изменник у крыльца.
И песня моря дрогнула и изменилась, и
волны разрезаны и сбиты, и кто-то в глубине со
страхом прислушивается к этому ходу непонятного чудовища из другого, непонятного мира.
— Как теперь вижу родителя: он сидит на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись в борта пальцами, шляпу смыло с него,
волны кидаются на голову и на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а глаза у него огромные от
страха, а может быть, от боли. Я думаю — от боли.
…Все эти люди, как и он, охвачены тою же темной
волной и несутся с нею, словно мусор. Всем им — боязно, должно быть, заглянуть вперед, чтобы видеть, куда же несет их эта бешено-сильная
волна. И, заливая вином свой
страх, они барахтаются, орут, делают что-то нелепое, дурачатся, шумят, шумят, и никогда им не бывает весело. Он тоже все это делал. Теперь ему казалось, что делал он все это для того, чтобы скорее миновать темную полосу жизни.
В груди у него поднималась и опускалась
волна страха, под ногами зыбко качался пол, стены комнаты, наполненной зелёным сумраком, плавно кружились.
Мутные и огромные
волны хлестали через нас и окачивали с головой; по несчастью, Борисов, идя впереди, сбился с того броду, по которому прошел два раза, и попал на более глубокое место; вдруг он нырнул в воду, лошадь моя поплыла, и Евсеич отстал от меня; тут-то я почувствовал такой
страх близкой смерти, которого я не забыл до сих пор; каждую минуту я готов был лишиться чувств и едва не захлебнулся; по счастью, глубина продолжалась не более двух или трех сажен.
Питомец резвый Карабаха
Прядет ушьми и, полный
страха,
Храпя косится с крутизны
На пену скачущей
волны.
Еще утром, идя на явную смерть, он фамильярничал с нею, а уже к вечеру, заключенный в одиночную камеру, был закружен и захлестнут
волною бешеного
страха.
Недели две, три он прожил, чувствуя, что в нём ходит, раскачивает его
волна тёмного
страха, угрожая ежедневно новой, неведомой бедою. Вот сейчас откроется дверь, влезет Тихон и скажет...
Тревога росла и переходила в суеверный
страх, ледяной
волной прокатывавшийся по дому.
Прошло минут пять-десять, и юный моряк уже без жгучего чувства
страха смотрел на шторм и на беснующиеся вокруг корвета высокие
волны. И не столько привыкли все еще натянутые, словно струны, нервы, сколько его подбадривало и успокаивало хладнокровие и спокойствие капитана.
И ему вдруг делается стыдно своего малодушного
страха, когда вслед за этой мелькнувшей мыслью, охватившей смертельной тоской его молодую душу, нос «Коршуна», бывший на гребне переднего вала, уже стремительно опустился вниз, а корма вздернулась кверху, и водяная гора сзади, так напугавшая юношу, падает обессиленная, с бешенством разбиваясь о кормовой подзор, и «Коршун» продолжает нырять в этих водяных глыбах, то вскакивая на них, то опускаясь, обдаваемый брызгами
волн, и отряхиваясь, словно гигантская птица, от воды.
В трех шагах пред ними, в море
волн, стоял двухместный фаэтон, запряженный четверней лошадей, из которых одна, оторвавши повод, стояла головой к заднему колесу и в
страхе дрожала.
Вечером Мария сидела уже на самом дне корабля и, дрожа от холода и
страха, прислушивалась к шуму
волн и с нетерпением ожидала того невозможного времени, о котором говорил отец Спаланцо.
Голос мой крепнет понемногу, волнение и
страх заменяются сладкою, захватывающею
волною. Какой-то быстрый вихрь подхватывает и уносит меня, заставляет забыть про все окружающее…
Тяжело было старцу подняться — ноги его устали, путь далек, пустыня жарка и исполнена
страхов, но он не пощадил своего тела… он встает, он бредет во тьме по стогнам Дамаска, пробегает их: песни, пьяный звон чаш из домов, и страстные вздохи нимф и самый Силен — всё напротив его, как
волна прибоя; но ногам его дана небывалая сила и бодрость.
В нем жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней жалость и
страх…
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в
волны…